Рафик Рагимов. "Песняры в студии". Из книги "Владимир Мулявин. Ноты судьбы"

[Статья]

Ведущий эстрадный звукорежиссер фирмы "Мелодия" Рафик Рагимов рассказывает о своей работе над двумя пластинками "Песняров" – "Народные песни" и "Гусляр", – записанными на фирме "Мелодия" в 1979-1980 годах.

До "Песняров" мне уже приходилось работать с вокальными группами – грузинскими "Диэло", "Орэра", азербайджанским "Гая", которым, кстати, руководил мой брат. Но музыка, звук, манера пения у "Песняров" совсем другая, и мне было особенно интересно попробовать с ними работать. Концерты "Песняров", признаюсь, я посещал нечасто, но основные песни их знал, и чувствовал их стиль. Слышал и предыдущие пластинки, которые записывали мои друзья и коллеги Александр Штильман и Виктор Бабушкин. У "Песняров» тогда, кстати, у единственных во всем Советском Союзе, была настоящая фирменная западная аппаратура Dynacord , и на их концерты ходили еще и полюбоваться ею. У остальных-то что было? Гедеэровская "Вермона", венгерские "Регенты", "Беаги". Даже чешская "Тесла" уже казалась приличной аппаратурой.

Методика работы тогда была примерно такая же, как сейчас: звукорежиссер и записывает коллектив, работает с музыкантами, и потом сам же делает сведение. В Америке, Англии на больших студиях это делают разные люди, а у нас один человек, и я считаю это правильным. Я другого способов работы и не представляю: как это, я работал с музыкантами, знаю их музыку, помню, как все звучало, а микшировать потом будет кто-то другой, кого не было при записи?

Уже при первой встрече я понял главное – "Песняры" точно знают, чего хотят, как должна звучать их музыка, и что должно получиться в результате.

Особенно большое впечатление на меня произвел, конечно, Владимир Мулявин. Это Богом созданный талант, просто гений. Не от мира сего человек... Он пришел в студию, встал перед ансамблем, и стало ясно, как люди могут работать. Профессионализм в крови у этого человека. Но и работали "Песняры" просто адски. Подолгу над мелкими нюансами. А ведь они эти вещи много раз исполняли в концертах! Но для студии репетировали заново и отдельно.

Запись применялась многодорожечная. Использовались 24-дорожечные Studer и Otari , английский пульт Amek . Приборов обработки звука, процессоров эффектов тогда, четверть века назад, было не так много, и они были только аналоговые. Ревербератор листовой был всего один, и стоял он в подвале "Мелодии". Компрессоры тогда были довольно примитивные, не то, что сейчас, и я применял не очень много, только на голоса. Причина использования компрессоров не в том, что вокалисты у "Песняров" неровно пели по громкости, по динамике, – конечно, нет. Но технология записи для виниловой пластинки не допускает перегрузок, иначе дорожки будут, как говорят, "слипаться". Поэтому сверху я вводил ограничение лимитером, а снизу компрессировал.

Зато микрофоны были шикарные – ламповые немецкие Neumann U 47. Для записи вокала нет ничего лучше.

Технологически запись производилась с наложением, но не как сейчас, когда все пишут по одному: сначала барабаны, потом бас и так далее. Нет, ритм-группа записывалась целиком, а в большинстве случаев и весь инструментальный состав одновременно. Я старался записывать "Песняров" как можно больше сразу всех вместе, как на концерте, тем более, это для них было привычно. Все инструменталисты были отделены друг от друга перегородками, это обычная практика. Барабанщик Александр Демешко, крупный веселый парень, находился в отдельной кабине. Бас-гитару, – на ней играл Леня Тышко, который мне запомнился человеком молчаливым и серьезным – писали прямо в пульт, "в линию", без комбика, а гитаристы использовали комбики. На органе, который мы также писали прямо "в линию", играл Володя Николаев, очень интересный и изобретательный музыкант. В "Перепелочке" он выдал такое виртуозное соло на органе, что даже я удивился. При этом в некоторых вещах он играл еще и на тромбоне!

Все музыканты были в наушниках, но я старался расположить их так, чтобы они видели друг друга. После того, как инструменталисты записались, приходила вокальная группа в свою кабину, вокалисты надевали наушники и начинали работать.

Главной своей задачей я считал – "взять" от ансамбля максимальную информацию, чтобы потом, уже в спокойной обстановке, работать над сведением.

Скажем, первая песня на диске "Народные песни" – "Перепелочка", большая вещь, минут на десять-двенадцать. Сначала весь ансамбль играл вступление, затем шла флейта, затем соло скрипки, а потом вступала вокальная группа с инструментальным сопровождением. Так вот, все это игралось живьем, без всяких наложений! "Насквозь"! Да наложением это и не запишешь, темп можно сбить. Про соло скрипки в "Перепелочке" скажу дополнительно, что его играл Валентин Бадьяров. Я не знаю подробностей, но, он, кажется, в тот момент уже не был в штате "Песняров". Насколько я помню, Бадьяров в то время записывался с другой группой, тоже у нас в "Мелодии", и Мулявин его пригласил специально для того, чтобы сыграть это соло.

Мастерство "Песняров" проявлялось и в том, что мы писали довольно мало дублей, особенно с самим Мулявиным, с другими вокалистами ансамбля. Все очень просто: когда люди подготовлены, как говорится, "в материале", точно знают, чего они хотят, работа идет очень быстро и легко. Поэтому дубли были связаны с какими-то случайными моментами, например, запершило в горле – с кем не бывает после нескольких часов работы. Тут же отматываем ленту назад, и с тех же слов записываем дальше.

Но это относилось к сольным вещам. Там, где многоголосие, там все пелось только вместе. Никаких наложений голоса на голос, как это делают сейчас, у "Песняров" не бывало – только вместе, живьем, как на концерте. Бывали и такие варианты, когда, например, инструменталисты, записав свои партии, тоже пели с вокальной группой.

Расстановка микрофонов была разнообразной. Не всем инструментам и вокалистам ставили микрофон рядом, иногда в микрофон попадал звук от отдаленного источника, но не по ошибке или случайно, а специально, и получался интересный эффект. Принцип "один человек – один микрофон" – это не творчески, это примитивно. Поэтому жесткой технологии не было, каждый раз выдумывали что-то новое, пробовали разные варианты звучания.

Вокалистов записывали каждого на свою дорожку, или в некоторых случаях, солиста на отдельную дорожку, а вокальную группу – на два-три микрофона. Иногда пять вокалистов писали на четыре микрофона, специально для общего звучания. Один голос был ведущий, и он писался на отдельную дорожку, а второй и третий – в общий микрофон, четвертый и пятый попадали в свои микрофоны, а иногда четыре голоса пели в три микрофона, как бы между ними, и получалось звучание большого хора. Я уже сказал, что, конечно, мог бы и каждому поставить отдельный микрофон, но тогда это звучало бы слишком близко и конкретно. А цель была – более обобщенное, широкое звучание. Так что четыре микрофона писали и на две, и на три, и на четыре дорожки.

Все музыканты, инструменталисты и вокалисты, работали в наушниках. Вокалисты вообще старались стоять так, как они привыкли стоять на сцене, в таком же порядке. Я вообще очень люблю приближать студийную работу по возможности к концертной. В едь и до "Мелодии" я работал как "живой" звукорежиссер, и сейчас много работаю. И музыкантам понятнее работать в студии, как на сцене, у них тогда настроение совсем другое. Так им удобнее, привычнее, и так они лучше слышали друг друга. Некоторые даже снимали наушники, особенно в a cappella , когда не надо было слушать инструментальное сопровождение, или прикладывали наушник только к одному уху.

Применял я и редкий тогда прием double track , то есть записывал вокалистов по два раза на параллельные дорожки, а потом микшировал как два разных голоса. Это прием, который можно применять только с певцами высокого класса, которые повторяют идеально, поют каждый раз "ноль в ноль" – как раз с такими, как "Песняры".

Очень мне помогал штатный концертный звукорежиссер "Песняров". Он хорошо знал репертуар, все песни во всех подробностях, и подсказывал некоторые тонкости. У нас ведь на "Мелодии" всегда все "скорее-скорее", план, конвейер, хотя я с этим всегда боролся. Но "Песняры" – это не симфонический оркестр, когда можно заранее познакомиться с партитурой. Притом вещи-то у них были очень сложные. Поэтому перед началом работы Мулявин приходил и говорил: сегодня работаем над такими-то вещами, такими-то фрагментами, в таком-то порядке. Например, записываем инструментальную часть для одной песни, потом вокальную группу. И из графика мы не выбивались, потому что, как уже сказано, ансамбль был готов к работе на двести процентов.

Вообще атмосфера на записи была очень творческой. Я не могу передать, как ребята горели! Сыграли, пришли послушать, говорят: "Класс, прекрасно, пойдем дальше!" Обстановка была живой, они играли и пели, не думая о зарплатах и гонорарах, не смотрели на часы. Люди полностью отдавались творчеству.

Всю пластинку "Народные песни" мы записали, не поверите, за семь-восемь смен. Я имею в виду именно запись, а не сведение – о нем отдельный разговор. Каждая смена – это четыре часа, иногда пять, очень редко шесть часов. Семь смен – не значит ровно неделя. Могли быть и перерывы. Как ансамбль и руководитель хотели, как чувствовали себя. Тут "Песнярам" была дана "зеленая улица". Но вообще непрерывно работать больше четырех часов уже тяжело и музыкантам, и звукорежиссеру. У звукорежиссера вообще падает производительность, он уже многое не слышит, у него ослабевает внимание.

Сведение пластинки заняло еще примерно две недели. Оно всегда занимает больше времени, чем сама запись. На сведении я тоже работал не один. С такими музыкантами нельзя микшировать только самому звукорежиссеру, потому что лишь артисты знают, какое звучание им нужно. Поэтому на сведении со мной сидел и сам Мулявин, прежде всего, конечно, но и другие ребята из ансамбля тоже приходили, слушали, что получается. Подсказывали, как больше нравится, но в работу не лезли с указаниями: "Там поверни, тут убавь". Я этого не терплю. Например, говорили: "Вот здесь хочется более сочного звучания вокала". Я пробую разные варианты, предлагаю, пока не остановимся на одном, который их устраивает. Или говорят: "Здесь аккорда многовато". Я убираю, выстраиваю уровни.

И так – все микширование. Иногда результат не устраивал Мулявина, например, не нравился тембр баса, или струнные не так звучали, или скрипке реверберацию надо прибавить – тогда пересводили песню или отдельные эпизоды заново. Или в "Гусляре" есть эпизод, когда синтезатор переходит из канала в канал. Кажется, ничего сложного, но надо было сделать это красиво и не примитивно. И мы с Мулявиным долго сидели и искали лучший вариант. Стереофонический образ я всегда стараюсь делать "графическим", чтобы можно было представить себе, будто музыканты стоят на сцене.

И вот таких вроде бы мелких моментов много, но из них и складывается музыка. Надо сказать, что у меня с "Песнярами" был полный контакт, мы отлично понимали друг друга, хотя Мулявин, конечно, был очень непростой человек. Фактически он выступал в роли продюсера, хотя и слова такого тогда еще не было.

Примерно так же мы работали и над "Гусляром". Это большая драматическая вещь, целая пластинка, непрерывно звучащая около 40 минут. Она уже была поставлена на сцене как спектакль, и здесь мне особенно точно нужно было следовать указаниям руководителя. Здесь я сам себя ограничивал как звукорежиссер, потому что все решения должны были соответствовать общему замыслу композитора Лученка, хотя его в студии не было, и Мулявина, аранжировщика и фактически соавтора всей композиции. Я в таких случаях не стесняюсь спрашивать, какой вариант больше нравится артистам и композитору, и никогда не навязываю своего мнения. Их мнение – приоритетное.

Здесь мы столкнулись с необычными проблемами сочетания народных инструментов и электронных. Пришлось немало повозиться, чтобы не только хорошо "снять" звук, например, цимбал, но и добиться их слияния с гитарой. В партии Гусляра Мулявин аккомпанировал себе на акустической гитаре с пьезодатчиком и эффектом "флэнджер". Такие инструменты и эффекты только недавно появились на Западе, а у нас тем более были в новинку. Но Мулявин его уже освоил, и использовал очень аккуратно, ведь гитара как бы изображала гусли. Я тогда отметил, что Мулявин использовал именно гитару, а не настоящие гусли, ведь у него не было цели копировать народный ансамбль.

Надо сказать все же и другое. При записи секции духовых не все было так просто. Если флейтист Влад Мисевич сыграл в "Гусляре" отличное джаз-роковое соло на флейте, то медная секция была не очень сильной. А партии были сложные, несколько контрапунктных партий труб, которые надо было записывать наложением, и с этим были проблемы: кикс, нестрой. В какой-то момент я вслух подумал: "Может, пригласить медную секцию ансамбля "Мелодия" Георгия Гараняна?" Мулявин задумался... Ведь "Мелодия" была штатным коллективом нашей студии, далеко ходить не надо, и в "Мелодии" была лучшая духовая секция в Союзе. Но это оказалось не так-то просто, для такого приглашения нужно было пройти целую бюрократическую процедуру внутри фирмы "Мелодия". Да и самолюбию Мулявина было не слишком приятно признавать необходимость приглашения музыкантов со стороны. Поэтому он сказал: "Запишем все сами, сколько надо будем сидеть, сколько надо будем играть!" И в итоге эта проблема была решена, на записи медь звучит ярко, чисто и мощно – и никаких ошибок!

Между прочим, на этой записи пела и девушка – ни до, ни после я ее с "Песнярами" не видел. Как я понял, ее пригласили специально для записи "Гусляра".

Монтаж фонограмм происходил уже после сведения. Сначала все фрагменты микшировались: обрабатывались, а потом делали монтаж на узкой ленте в стерео. Эту ленту уже резали и клеили. На фабрику грампластинок для изготовления мастера посылался так называемый "корректированный дубль", а оригинал со склейками оставался в архиве студии. Чтобы стыки между эпизодами не были заметны, на мастер-ленте, отправляемой в Апрелевку, применялась небольшая реверберация, только "на хвосты".

На пластинках значится еще редактор Анна Качалина. Сейчас уже не знают, что такое был "редактор", думают, что это как раз вроде продюсера. Нет, "редактор" тогда была чисто административная должность: правильно заполнить все документы на запись, на работу, все оформить. В музыку, в творческие моменты, в работу звукорежиссера редактор не влезал. Но через худсовет запись проводил редактор – были же ведь еще и худсоветы!

К сожалению, стиль оформления дисков в те годы был такой, что состав музыкантов не всегда указывали. Так получилось и с альбомами, о записи которых я рассказал. И даже на фотографиях могли отсутствовать некоторые из участников, того же Бадьярова на фото альбома "Народные песни" нет.

...Работа получилась, я считаю, удачная, и пластинки раскупили очень быстро. Недавно я купил переиздание "Гусляра" на компакт-диске и послушал. Двадцать с лишним лет прошло, а записи звучат даже через переносную магнитолу, и слышны все голоса, инструменты. Я слушаю, и вспоминаю нашу совместную работу, – и как сейчас вижу всех ребят, помню, как они пели.

И как сейчас, вижу перед глазами Володю Мулявина, светлая ему память...
Я очень много кого записывал за свою жизнь, проще вспомнить, кого не писал, но работу с "Песнярами" вспоминаю как одну из самых интересных. Сейчас, к сожалению, такой работы не встречается...

Из книги "Владимир Мулявин. Ноты судьбы", "Звукорежиссёр"
http://rus.625-net.ru/audioproducer/1999/07/pesniary.htm

[koresh]

У остальных-то что было? Гедеэровская "Вермона", венгерские "Регенты", "Беаги". Даже чешская "Тесла" уже казалась приличной аппаратурой.

Раньше как то не обращал внимания, но перечитав недавно статью понял что "товарищ ошибается"  "Регенты" тоже были Гедеэровские, а не Венгерские... 
Обычно та самая "Вермона" шла или с родным усилителем и колонкой "Вермона" или, что очень ценилось с 30-м или 60-м "Регентом"...

[Ameli]

Скажем, первая песня на диске "Народные песни" – "Перепелочка", большая вещь, минут на десять-двенадцать. Сначала весь ансамбль играл вступление, затем шла флейта, затем соло скрипки, а потом вступала вокальная группа с инструментальным сопровождением. Так вот, все это игралось живьем, без всяких наложений! "Насквозь"! Да наложением это и не запишешь, темп можно сбить. Про соло скрипки в "Перепелочке" скажу дополнительно, что его играл Валентин Бадьяров. Я не знаю подробностей, но, он, кажется, в тот момент уже не был в штате "Песняров". Насколько я помню, Бадьяров в то время записывался с другой группой, тоже у нас в "Мелодии", и Мулявин его пригласил специально для того, чтобы сыграть это соло.

Что-то тема очень знакомая...

На пластинках значится еще редактор Анна Качалина. Сейчас уже не знают, что такое был "редактор", думают, что это как раз вроде продюсера. Нет, "редактор" тогда была чисто административная должность: правильно заполнить все документы на запись, на работу, все оформить. В музыку, в творческие моменты, в работу звукорежиссера редактор не влезал. Но через худсовет запись проводил редактор – были же ведь еще и худсоветы!

Возможно, Анна Качалина  (она, насколько я знаю, сейчас уже не работает, на пенсии) и не участвовала в записи. У нас в Минске на радио была другая практика. Редактор имел право и должен был вмешиваться в процесс записи. Тогда ведь в штате нашего радио среди редакторов было много профессиональных музыкантов. Звукорежиссеры (и записывающиеся музыканты тоже) не возражали против такого вмешательства, если оно было деликатным и конструктивным. Оформить пленку -- святое дело! Тут нужно было всё выверить, уточнить -- фамилии авторов произведений, фамилии музыкантов, даты записи, даты монтажа. Когда всё сделано добротно, результат налицо. Берешь пленку в руки -- и читаешь на этикетке всю необходимую информацию. Если кто-то из редакторов что-то недоделал, недописал,  со временем его младшие коллеги-редакторы рискуют недополучить ценную информацию о проделанной записи.
     А я вспомнила, как "Песняры" записывали а-капельную фонограмму "Каждый четвертый" в декабре 2000 г. у нас в Доме радио. Эта запись нужна была им для концерта к 60-летию В.Г. Мулявина, когда в Москве должны были закладывать его звезду на Аллее звёзд. Вместе со звукорежиссерами я тогда просидела в аппаратной целых 8 часов (как слушатель, это не в связи с вышеупомянутым текстом! С разрешения В.Г. я записывала его реплики и замечания, подаваемые ребятам -- для передачи о "Песнярах". И эти куски потом вошли в программу). Воспоминания тяжелые. Ребята пришли на запись неподготовленные, каждая новая фраза прописывалась отдельно, по несколько дублей, -- едва ли не по 8-10 раз, а то и больше. Записывались поочередно, запись не клеилась. Саша Морозов химичил, включая ребятам метроном, чтобы потом при сведении получить синхронное пение. Изнурительная, далекая от творчества, описанного Р. Рагимовым, работа. Позже я слышала уже готовую запись, на которую, кажется, был даже сделан видеоклип... Я вспоминаю ее с тяжелым чувством. Мне было не по себе оттого, насколько всё было вымученно, не подготовлено, непрофессионально. Думаю, вина в том не звукорежиссера, а самих музыкантов, утративших навык профессиональной работы в студии. Декабрь 2000 г...

[Богданович]

музыкантов, утративших навык профессиональной работы в студии. Декабрь 2000 г...

Так в 2000 году были же только молодые 

[Ameli]

Да уж... Скорожонок, Борткевич (его почему-то помню смутно в тот день). А вот то, как верещал на верхних нотах Скорожонок, сильно врезалось в память. Он и сам, послушав дубль, сказал что-то вроде "пионерское пение" и попросил Морозова убрать этот визг и переписать заново октавой ниже. Как я жалею, что стерла все эти записи! Я писала на обычный диктофон-репортер, мне нужен был голос Мулявина из аппаратной. Но записывались и куски музыки. Пусть несовершенная запись, но сейчас бы ей цены не было -- как документу, имею в виду!  Это ведь были едва ли не последние прижизненные записи с участием Мулявина. Кстати, я не помню, чтобы он сам записывал свой голос в студии. По-моему, этого не было! Кто уточнит, есть ли на записи "Каждого четвертого" 2000 г. голос Мулявина? Вот не помню, хоть убейся!